Наиболее острую форму она приняла в романе "Дар", одна из пяти глав которого представляет собой сочиненную героем художественную биографию Чернышевского. На ту же тему Набоков высказался во вступительной лекции к корнеллскому курсу русской литературы и предисловии к русскоязычному переводу романа "Лолита": "Я не читаю и не произвожу дидактической беллетристики... Для меня рассказ или роман существует, только поскольку он доставляет мне то, что попросту назову эстетическим наслаждением... Все остальное это либо журналистская дребедень, либо, так сказать, Литература Больших Идей, которая, впрочем, часто ничем не отличается от дребедени обычной, но зато подается в виде громадных гипсовых кубов, которые со всеми предосторожностями переносятся из века в век, пока не явится смельчак и хорошенько не трахнет по Бальзаку, Горькому и Томасу Манну".Наконец, пошлость - это тоталитарные режимы, прежде всего сталинский и гитлеровский, кривозеркальное отражение которых явлено в романах "Приглашение на казнь" (1938), "Под знаком незаконнорожденных" (в английском оригинале - "Bend Sinister"), рассказах "Королек" (1933), "Истребление тиранов" (1936), "Озеро, облако, башня" (1937), пьесе "Изобретение Вальса" (1938) и ряде других произведений. Конфликт в них также решается экзистенциально, то есть в плане противостояния личной свободы внешнему насилию, отчего Набоков всегда возражал против сравнения их со слишком актуальными (публицистическими, по его мнению) антиутопиями Оруэлла, соглашаясь признать некоторые переклички с Францем Кафкой.
Противоположный полюс художественного мира Набокова - творческий дар и его носитель - художник, будь он поэтом, как Федор Годунов-Чердынцев ("Дар"), шахматистом, как Александр Лужин ("Защита Лужина"), человеком без профессии и биографии, но человеком непроницаемым, то есть самодостаточным в мире, где тайна преследуется по закону (Цинциннат Ц. из "Приглашения на казнь").
Американский писатель
Центральные темы и общие эстетические основания творчества В. Сирина нашли продолжение и развитие в англоязычном творчестве Набокова.
В известном смысле язык, виртуозный и неповторимый, является не только "орудием и посредником", но и героем всех его книг. Набокова нередко сравнивали с Джозефом Конрадом, который также стал классиком литературы на языке, не являющемся для него родным изначально (по национальности Конрад - поляк), но автора "Лолиты" такое сравнение коробило. Конрад, говорил он, лучше меня умеет обращаться с "готовым английским, но ему недоступна моя словесная эквилибристика".
Равным образом в главных "американских" произведениях Набокова - романах "Истинная жизнь Себастьяна Найта" (1941), "Под знаком незаконнорожденных" (1944), "Бледный огонь" (1962), юмористической повести "Пнин" (1957), своеобразной мемуарной трилогии ("Убедительное свидетельство", 1951, "Другие берега", 1954, "Память, говори", 1966) - всегда более или менее определенно противопоставлены искусство как подлинная реальность и "действительность" как угрюмое здравомыслие, как реальность мнимая или все та же пошлость во всех ее многоликих формах, от невинно-комических до казарменно-разрушительных.
Самый скандальный роман писателя
Особое место в этом ряду занимает "Лолита" (1955) - единственный из романов Набокова, переведенный на русский самим автором.
Эта книга принесла ему всесветную известность скандального, правда, толка, что и неудивительно: сюжетную ее основу образовала любовная история господина вполне зрелых лет и двенадцатилетней девочки-нимфетки. Но сюжет - лишь обрамление неизбывной экзистенциальной тоски. Резкое своеобразие романа заключается не в обилии скабрезных сцен (их не так много на самом деле, на что счел необходимым обратить внимание сам автор, объясняясь с "читателями-туристами" в послесловии к русскому изданию романа), а в откровенном сдвиге пропорций. Если в прежних книгах человеческий дар и бездарная пошлость четко разведены по полюсам, то здесь краски сгущаются. Заглавная героиня - воплощенная вульгарность, это к ней "обращались рекламы, это она была идеальным потребителем, субъектом и объектом каждого подлого плаката". Но в ней же, Лолите, "чуется неизъяснимая, непорочная нежность, проступающая сквозь мускус и мерзость, сквозь смрад и смерть". Как ни странно, при всей застарелой нелюбви Набокова к Достоевскому за развращенной нимфеткой невидимо встают и Матреша из "Исповеди Николая Ставрогина" в "Бесах", и Сонечка Мармеладова из "Преступления и наказания".
Именно "Лолита", пусть и в эпатирующей форме, позволяет восстановить набоковский художественный мир во всей его подлинности, отказавшись от поверхностных, но весьма распространенных суждений.
Суть их сводится к тому, что Набоков - писатель для писателей, творчество его - литература литературы, гигантская библиотека, на полках которой стоят без всякого порядка сочинения авторов разных эпох и народов. На страницах его книг звучит неумолчная перекличка Шекспира и Толстого, Шиллера и Колриджа, Эдгара По и Бодлера, Данте и Готорна, Чехова и Рембо - ряд великих имен можно продолжать бесконечно. Особое место занимает Пушкин - эталонная, в глазах Набокова, величина, недаром он десять лет потратил на английский перевод "Евгения Онегина", вызвавший, кстати, большой переполох в академических, да и читательских кругах. Стремясь к максимальной точности, Набоков переложил роман прозой и сопроводил его гигантским по объему комментарием.
Волшебник не только слова, но и мысли
Последнее крупное произведение Набокова, роман "Ада" (1969) - это вообще, пользуясь постструктуралистской терминологией, интертекст, смешение самых разнообразных стилистических традиций, встреча самых различных авторов. Его справедливо считают введением в постмодернистскую литературу с ее сильно выраженным пародийным началом и амальгамой жанров - от высоких до низких, на уровне масс-культуры.
Тем не менее роль виртуоза-фокусника, любителя "крестословиц" и анаграмм, роль ученого архивариуса Набокову явно тесна. Ненавистник гражданственности и любитель словесной игры, вдохновенный артист, с подозрением относящийся к метафизике и морали, он в то же время никогда не замыкается рамками чистого слова. В его романах, рассказах, стихах трудно и даже невозможно обнаружить отражение актуальных событий современности, но в них всегда угадывается то, что сам он называл "потусторонностью", то есть запредельный мир истины.
Недаром в том же послесловии к "Лолите" автор, оставив привычную сдержанность, пишет, что литература - это "особое состояние, при котором чувствуешь себя - как-то, где-то, чем-то - связанным с другими формами бытия, где искусство (т. е. любознательность, нежность, доброта, стройность, восторг) есть норма".
